|
|
Abstract: Небольшое историческое эссе о строительстве ашхабадского храма бахаи — личные мемуары и исследования автора, с историческими фотографиями Ашхабада XIX-начала XX века. Notes: Это эссе — одна из глав большой книги «Парфянское вино» — истории Туркмении с древнейших времён до настоящего времени. See also photos at www.chupin.ru/library/Ashkabad/. Language: Russian. |
 |
| Генерал-лейтенант Деан Иванович Суботич, начальник Закаспийской области, впоследствии — командующий войсками Приамурского военного округа. Участвовал в церемонии закладки камня в основание Храма бахаи в Ашхабаде. |
 Увеличить изображение |
| Ашхабад в XIX в. |
 Увеличить изображение |
| Ашхабад в XIX в. |
 Увеличить изображение |
| Изгнанники-бахаи в Йезде. |
 Увеличить изображение |
| Детский сад бахаи, 1930 г. |
 Увеличить изображение |
| Храм бахаи в Ашхабаде (раскрашенная фотография) |
 Увеличить изображение |
| Внутри храма бахаи в Ашхабаде. |
 Увеличить изображение |
| Женская гимназия в Ашхабаде. |
 |
| Члены ашхабадской общины |
В конце XIX века в Туркестане, тогда окраине Российской империи, в новом городе, основанном русскими солдатами на месте старинного туркменского поселения, стали обживаться приверженцы новой мировой религии. В Иране их преследовали власти, и они покидали родину, свои дома в Йезде и других городах, они шли в одиночку и группами, ехали на арбах по дороге, которую проложил в своих мыслях Бахаулла — Глава Веры Бахаи. Он знал обо всём в мире, даже в далёкой ссылке в Акко. Солнце палило, ветер иссекал щеки, но силы давало открытое им через Бахауллу новое откровение Бога. Кучанская дорога через таможню Баджгиран в Ашхабад означала избавление от террора и насилия, надежду на новую счастливую жизнь. Они страдали, страдали так же, как страдали апостолы Христа и мухаджиры Мухаммада, первые переселенцы из Мекки в Медину. Переселенцы-бахаи в Ашхабаде впервые почувствовали себя защищёнными. Бахаи там называли «баби» или «бабидами», хотя уже в то время этот термин представлял собой анахронизм.
Среди русских офицеров было много выпускников курсов при Учебном отделении восточных языков. А. Г. Туманский дослужился до чина генерал-майора и стал известным востоковедом, крупным исследователем веры Бахаи. Он нашёл, перевёл на русский язык и опубликовал в 1899 году «Китаб-и-Агдас» Бахауллы, книгу, в которой содержатся основные законы новой эпохи человечества. Он в статье «Два последних бабидских откровения» так описал свои первые впечатления: «Приехав в Асхабад 29 июня 1890 г., я с лёгкостью познакомился с самыми интересными из бабидов. Благодаря своему достойному образу жизни, они приняты русскими как нельзя лучше. Поэтому знакомство с ними не представило ни малейшей трудности». Переселенцы обрели материальное благосостояние. Так как царское правительство России развернуло обширное строительство в этом городе, занимавшем важное стратегическое положение на границе с Ираном, у вновь прибывших не было никаких проблем с поиском хорошо оплачиваемой работы. Некоторые стали уважаемыми купцами и коммерсантами с большим капиталом, другие владели обширными землями.
Уже в 1895 году в Ашхабаде были проведены выборы первого состава местного руководящего органа общины бахаи, который впоследствии стал называться Духовным собранием. Развилась сильная, независимая и сплочённая религиозная община, ставшая одной из важнейших духовных и социальных сил в городе. Переселенцы-бахаи находили себе место для проживания и в других городах на линии Закаспийской железной дороги — в Мары, Чарджоу, Ташкенте, Самарканде. Обосновались недалеко от границы, в Кушке, в посёлке Тахта-Базар. Бахаи селились и создавали общины в Баку, Ереване, Тифлисе и в центре России.
Об этом периоде развития многонационального города с теплотой вспоминал в книге «Среди сыпучих песков и отрубленных голов» В. Н. Гартевельд. Он писал: «Город же Асхабад, центр Закаспийской области и резиденция начальника края, основан русскими в 1882 году. В нём находятся все отделы областного управления, как то: управление Среднеазиатской железной дороги, окружной суд, отделение Государственного банка, таможня, казначейство, акцизное управление и т. п. Имеется женская гимназия, мужская прогимназия, железнодорожное техническое училище, Куропаткинская школа садоводства, воскресные школы, детский приют, церковно–приходская школа и бахаинское училище бабистов». Причём, как известно из архивных газет, иранцы обратились к властям с просьбой помочь с учителем, чтобы начать изучение русского языка. Ашхабад становился центром интеллектуальной жизни края, где были сосредоточены многие просветительные учреждения: общественная библиотека, музей, имелись четыре клуба с театральными сценами, где выступали известные российские артисты. Пароходная компания «Кавказ и Меркурий» приглашала в Баку и Астрахань. Тогда часто пользовались этим путём на «материк». Морем иностранные фирмы доставляли и технику. Например, популярная и сегодня «Сименс» продавала тогда электрогенераторы, один из которых служит до сих пор на отдалённой маленькой сельской гидроэлектростанции. Город заполонили русские и армянские, хивинские и азербайджанские, украинские и иранские мастеровые. Мой дядя имел велосипедную мастерскую. Дела шли хорошо. Ценились тогда английские веломашины марок «Геркулес» и «Три ружья». Иранцы также чинили ковры, изготавливали металлическую посуду, лудили её. Они держали магазины и ларьки на базарах.
На одном из таких ашхабадских базаров в 1889 году группа фанатиков убила пожилого бахаи. Преступники часто выбирают для совершения своих злодейств многолюдные базары. Российское правительство арестовало убийц и привлекло их к ответу. В ходе этого широко освещавшегося процесса судья признал независимый характер новой религии.
Община давно мечтала о своём храме. Один высокообразованный бахаи выразил это так: «Если бы меня наделили чародействующими силами, я бы выстроил город и воздвиг в нём Машрикуль-Азкар из хрусталя. Его центральный зал поддерживался бы 95 колоннами, и каждая из его дверей размером 19×9 метров была бы целиком сделана из золота!». Постепенно стала воплощаться большая мечта о Машрикуль-Азкаре, место для которого в Ашхабаде Бахаулла определил давно. В то время в Хайфу к находящемуся под стражей Бахаулле приезжал архитектор Али Акпер, уважаемый строительный подрядчик, известный работами на губернатора и высокопоставленных чиновников Йезда, который строил здания и в Ашхабаде. Он был глубоко верующим бахаи. Бахаулла посвятил ему Скрижаль. «…Мы свидетельствуем, что ты обратился к Богу, прошёл долгий путь, прежде чем достиг Его присутствия, и ныне внемлешь Голосу сего Гонимого, брошенного в тюрьму по вине тех, что не поверили в знáмения Божии и отвергли сию небесную милость, чрез кою воссиял весь мир. Благословен лик твой, ибо обращён к Нему, и ухо твоё, ибо оно услышало Голос Его, и уста твои, ибо они воспели хвалу Богу, Господу господствующих. Мы молим Бога милосердно помочь тебе стать знаменем продвижения Дела Его и сподобить тебя обретаться близ Него во всякое время и при любых обстоятельствах». В результате паломничества огонь любви к Бахаулле в сердце Али Акбара превратился в мощное пламя. Архитектор вернулся в Ашхабад, блистая светом Веры для всех душ, с которыми он встречался, в ожидании начала большого дела его жизни — строительства Машрикуль-Азкара, на которое его сподвиг Глава Веры. Но во время одного из визитов в Йезд его убили шииты.
10 сентября 1902 года бахаи уже извещают городские власти: «Мы, нижеподписавшиеся, Бахаинское общество, с общего согласия постановили построить в г. Асхабаде на отведённом участке городской земли между Куропаткинским проспектом и Козелковской улицей Молитвенный Дом под именем Мешрик-Аль-Азкар, как это требуется нашим законом, изложенным в Китабе Акдасе, причём, все расходы по содержанию Молитвенного Дома и духовенства при нём принимаем на себя, всем обществом за порукою друг за друга. В чём подписываемся…». Было 108 подписавшихся. В этом же году российские власти дали разрешение и бахаи начали постройку храма.
В Хайфу и после кончины Бахауллы продолжали приезжать бахаи, мечтающие о Машрикуль-Азкаре в Ашхабаде, но уже к Его сыну Абдул-Баха. В то время именно Он был духовным главой общины, но все ещё узником Османской империи. Освобождение Он получил только в 1909 году. Среди паломников был устад — мастер Мухаммад Реза-бана. Они вместе составили план храма Бахаи, продумали многие архитектурные детали. Абдул-Баха хотел, чтоб храм Бахаи был таким же прекрасным, как жемчужина Азии, индийский Тадж-Махал. Проект именно такого здания воплотил в технические чертежи российский военный архитектор Волков. Все хозяйственные дела по строительству храма были поручены доверенному лицу — уроженцу Йезда Хаджи Мирзе Мухаммаду-Таки. Он был Афнаном — «ветвью», то есть близким родственником Пророка Баба. Этот преданнейший человек не жалел себя, отдавая все силы делу Веры. Когда нужны были средства, чтобы не останавливалось строительство из-за нехватки материалов, он продал земли своего имения. Деньги тогда шли от бахаи Ирана, от общин всего мира. Только от единоверцев! Моя знакомая иранка рассказывала, как женщины-бахаи отдавали все свои украшения, снимали серьги, браслеты, продавали ковры, медные вещи. Всё для того, чтобы день ото дня росло прекрасное здание их храма. Когда был поднят купол, Хаджи Мухаммад-Таки уехал в Хайфу, но его сменил сын. Люди, которых в Иране убивали шииты, сумели построить свой прекрасный храм, первый в мире Машрикуль-Азкар. Величие, слава и красота этого Дома Поклонения даровали утешение сердцам пламенных почитателей Бахауллы, в то же время вызывая зависть и удивление у врагов, узревших силу Веры.
Уже упомянутый ранее В. Н. Гартевельд в своих путевых заметках писал: «На Воскресенской площади строится православный собор, на Куропаткинском проспекте — мечеть бабитского общества, около железной дороги — католический костёл, все эти три здания обещают в будущем быть украшением города: костёл отличается лёгкостью и изяществом постройки, мечеть — грандиозностью, вид с её вершины на город и окрестности будет великолепным». Известно по архивам, что рядом строился ещё и православный храм Святого Креста. Представители многих конфессий тогда следили, чтобы бабиды не подняли купол выше их храмов. Там, в ашхабадском сквере, оживают архивные фото, на которых бородатые черноволосые каменщики стоят у стен Машрикуль-Азкара. Несомненно, за ними с любопытством наблюдали простые горожане, русские переселенцы откуда-нибудь из Рязани или Тамбова, дошедшие сюда за имперским войском, да и сами солдаты. Всё-таки для них иранцы — чужие люди непривычного облика, да ещё иноверцы.
Я вижу на архивном фото среди рабочих, заснятых при закладке первого камня храма, и начальника Закаспийской области. Но кто он, представитель русского царя? А. Н. Куропаткин, как это сообщается в некоторых исторических сочинениях? Да, тот, действительно, был начальником отряда в Ахалтекинской экспедиции, сражался вместе с генералом М. Скобелевым против защитников крепости Геоктепе. Его имя дали главному проспекту нового русского города Асхабада. Но с 1898 по 1904 год, в том числе в интересующее нас время, он уже был военным министром России. Внимательно просматривая фотокопии номеров газеты «Закаспийское обозрение», узнаю, что в 1902 году командовал Вторым Туркестанским армейским корпусом и был начальником Закаспийской области Деан Иванович Суботич. Ищу портретное сходство, сравнивая с теми, кто был в разное время на этом посту. Читаю воспоминания писателя Василия Яна (Янчевецкого) о внешности начальника Закаспийской области, к канцелярии которого в то самое время он был прикомандирован. И только тогда полностью уверяюсь, что на снимке с «бахаинцами» запечатлён Деан Иванович Суботич. Но из той же газеты вскоре узнаю, что генерал-лейтенант в начале ноября сложил свои полномочия начальника Закаспийской области — его назначили командующим войсками Приамурского военного округа. Бразды правления берет Уссановский. Всё, мной написанное, рушилось. Но все детали дела прояснила и расставила по местам заметка из газеты « Асхабад» за 29 ноября 1902 года, которая гласила, что «Вчера в присутствии бывшего начальника Закаспийской области генерал-лейтенанта Д. И. Суботича состоялось торжество закладки Молитвенного Дома бабистов. Прежде всего, были прочитаны на русском и персидском языках записки с текстом, относящимся к данному событию, и положены таковые в фундамент. Затем один из бабистов громко прочёл составленную на персидском записку, в которой указаны были несколько выдающихся случаев поддержки, оказанных Россией… Генерал-лейтенант Д. И. Суботич поздравил присутствующих со столь знаменательным для каждого из них событием, пожелал успешного окончания постройки и попросил главных руководителей выслать ему фотографический снимок, когда здание будет построено. После этого гостям предложены были чай, фрукты и сласти. Здание строится фундаментальное и обещает быть очень красивым. Во время самого торжества закладки с присутствующих были сделаны фотографические снимки».
Прочитав заметку, очень обрадовалась, что всё правильно написала.
В сквере резные листья старых деревьев оставляют на тротуарах такие же кружевные тени, как и французские зонтики ашхабадских дам в начале прошлого века, совершавших на Куропаткинском проспекте прогулки к парку офицерского собрания. Они проходили мимо восточного храма. С дамами раскланивались вежливые и галантные иранцы-бахаи, которые уже тогда стали определять особый ритм многонационального города. Некоторые, из более зажиточных, даже состояли постоянными членами городского общественного собрания.
Так получилось, что только через 19 лет было полностью закончено строительство храма. В плане здание собой представляло правильный девятиугольник. Массивная дверь с порталом и два минарета по краям были обращены в сторону священного города Акко. Купол доминировал надо всей композицией. В окружении небольшого сада храм высоко возвышался над окружающими строениями. На архивных фото видно как отделочники внутри и снаружи украсили здание элементами самого изысканного персидского декора. Восточный колорит во всём. В других местах планеты на других континентах потом будут строить совсем другие храмы бахаи, но все они схожи: девять входов и три архитектурные ступени, характеризующие администрацию бахаи, но при этом все они «вписаны» в местную культуру и традиции. И всё чаще их теперь называют храмами всех религий.
Старожилы вспоминают, что по аллеям ухоженного сада при Машрикуль-Азкаре расхаживали павлины. Бахаи из Ирана в память о Бахаулле привезли с собой саженцы любимых Им чёрных роз, которые прижились в цветниках храма… «Чёрная роза — эмблема печали… Красная роза – эмблема любви». Мне показывали на плане храмовой территории место, где был разбит такой роскошный розарий, что оттуда по заказам посылали в Москву прекрасные букеты. Иранцы привнесли моду на садовые беседки и маленькие, вычурной формы бассейны с золотыми рыбками. Они тоже украшали сад.
Опять неожиданно заглянула в прошлое и опять ушла в нереальную реальность. На одном фото тех героических лет, полученном недавно из Германии, я узнала в худом ушастом мальчугане своего отца. На полу, на скамейках и стоя — дети разных национальностей. В их кругу — учитель, своим благообразным видом воплощающий образ чеховского интеллектуала. Прошло очень много лет с того момента, запечатлённого фотографом, прежде чем в нашем семейном альбоме стали появляться фото, на которых уже мой отец, учитель представительного вида, сидит уже среди своих смуглых учеников. Фундамент его обширных познаний в восточных языках и истории был заложен в общине, где тогда работали две школы, библиотека, читальня. Бахаи добились поголовной грамотности всех своих членов. Было два детских сада. На лето ребятишек отправляли на отдых и лечение в живописные и прохладные места Башкирии.
В Ашхабаде тридцатых годов было уже более 4 тысяч бахаи, когда в других странах мира было всего лишь с сотню представителей новой религии. Приветствие «Алла-у-Абха!», то есть «Бог Всеславный!», слышалось постоянно на улицах нашего города с очень раннего утра, когда единоверцы шли в Машрикуль-Азкар на молитву. Вспоминает уроженка Ашхабада Шамси-ханум: « Я была совсем маленькой девочкой, когда мой отец-мусульманин принял веру бахаи. А вслед за ним — и мать. С тех пор отец каждое утро в пять-шесть часов водил меня и других детей в храм на молитву, а потом мы возвращались домой и расходились, кто на работу, кто в школу. Вместе с родителями мы посещали Машрикуль-Азкар и в святые дни, и в праздники девятнадцатого дня».
Роскошные резные двери Машрикуль-Азкара были открыты всем, независимо от цвета кожи и вероисповедания, ведь, как говорил Бахаулла: «Все мы – плоды одного древа…». Однако пробудившийся тогда на одной шестой части света воинствующий атеизм провозгласил новое Божие откровение очередным «средством одурманивания трудящихся».
Судьба мухаджиров
«Солдаты НКВД окружили со всех сторон сад Машрикуль-Азкара, где в это время находились только несколько женщин, я, пятилетний мальчик, и моя бабушка Согра-ханум, хранительница большого ключа, которым она каждый день в четыре часа утра открывала главные двери Машрикуль-Азкара на утреннюю молитву. За ключом-то и пришли тогда представители НКВД. Они унесли его, предварительно обстучав все стены храма и других зданий и забрав в мешках книги из нашей богатой библиотеки. Они запретили бахаи собираться на рассветную молитву»,— вспоминает вернувшийся несколько лет назад из Америки в родной город архитектор Атаулла Бахшандеги. Он до мельчайших подробностей помнит с детства печальные обстоятельства закрытия храма. История с книгами из храма через полвека получила удивительное, почти мистическое продолжение. Мы вспомним об этом далее. А тогда события развивались следующим образом. Власти отменили комитеты общины бахаи и потребовали предоставления копий протоколов собраний. Бахаи не спорили с государственными решениями. Они исправно посылали документы, многие из которых сохранились в Туркменском госархиве. За использование построенных ими же храма и других помещений бахаи пришлось платить государству арендную плату. Классы были превращены в городскую трудовую советскую школу имени 5-летия ТССР. Аресты и депортации коснулись многих верующих. Иранцев заставили покидать Ашхабад.
Мои родители рассказывали, как сумели хоть что-то передать с собой семье моей тёти. Этим «что-то» была единственная ценность нашей семьи — швейная машинка. Через полвека я неожиданно увидела её, уже отслужившую своё легендарную ашхабадскую «зингер», на заднем дворе у родственников в Иране. Тётя Салтанат шила на ней наряды для иранок, которые в годы при шахе стремились одеваться по европейской моде, в яркие одежды. Сейчас жена её внука тоже работает в сфере моды, однако в их магазине торгуют лишь чёрными одеяниями для мусульманок. Интересно, в Иране настолько уважают швейную машинку этой фирмы, что в городе Мешхед на одном из перекрёстков поставили ей памятник.
Среди ночи «люди в кожанках» забрали учителя Годси-Кочарлинского. Он был аристократом из богатой бакинской семьи, но родные отказались от него, узнав, что Гусейн-бек принял Веру Бахаи. В Ашхабаде юноша нашёл и новую семью, и новых друзей-единоверцев, и работу в школе при Машрикуль-Азкаре. Преподавал русский язык и совершенно новый в те времена предмет — сравнительную историю мировых религий. Рассказывают, что его дом был похож на большую библиотеку. После того, как его бросили в тюрьму, никто больше никогда о нём не слышал. Однако до сих пор во многих странах мира его помнят те, кому в далёком Ашхабаде он рассказывал о Божественных законах развития человеческого общества. Только через многие десятилетия основы этой философско-религиозной науки стали доступны нам.
Почти всех ашхабадцев иранского происхождения пропустили через тюрьмы. Заключённых было много, но каждую ночь привозили ещё и ещё. К февралю 1938 года все члены местного Духовного собрания Ашхабада и около пятисот бахаи были арестованы, литература и документы конфискованы. Бахаи были объявлены «вредными элементами», и потому, на основании решения Верховного Совета СССР, отправлены по этапу в ссылку в северную часть Казахстана.
Очевидцы вспоминали, как перед отправкой на вокзал машина с заключёнными-бахаи случайно проходила мимо Машрикуль-Азкара и вдруг затормозила из-за неисправности. Так Провидением были подарены сосланным в Сибирь минуты для прощания с храмом. Вспоминает о тех днях и Амине-ханум, жена Бахшандеги, которая после долгих лет эмиграции с ним возвратилась из Америки в родной Ашхабад. Она рассказывает: «Мне был год, когда отца посадили в ашхабадскую тюрьму, а нам с мамой сказали собираться и ехать в Иран. Но молодая женщина не в силах была вынести разлуку с мужем, которого после тюрьмы отправили на север Казахстана. Она рискнула поехать со мной на руках вслед за папой в ссылку в Павлодар и дальше, по маленьким холодным посёлкам…» Мама Амине-ханум не раз приезжала в Ашхабад из Ирана. Ей уже более 90 лет, но какая-то сила не даёт покоя, заставляя вспоминать, ещё и ещё раз, дни молодости, когда даже силы НКВД не смогли задушить нежный росток её любви.
В Ашхабаде тогда закрыли молитвенные дома и храмы всех религиозных течений, украшавших город своей архитектурой. На одном архивном фото — интерьер ашхабадского Машрикуль-Азкара, где в центре на постаменте возвышается прекрасная в своей обнажённости мраморная Родогуна, которая даже в парфянские времена стояла не в храме, а украшала лишь покои правителя. По советской привычке храм превратили в светское учреждение, там до землетрясения 1948 года размещались экспозиции Государственного музея изобразительных искусств Туркменской ССР.
Вспомним и Сиййида Мехти Гольпайгони, основателя и редактора журнала «Хоршиде Ховар», который не вынес надругательства над ашхабадским храмом Бахаи и поехал в Москву, чтобы убедить правительство в несправедливости затеянного разгрома. Он ничего не добился, возвратился тяжело больным, его забрали в тюрьму и выпустили только перед смертью. Осталась одинокой его жена Сакине-ханум, которую все любили и, обращаясь к ней после этого, стали называли «Биби», то есть «сестра». Именно от неё, через мою маму, с которой Биби-ханум делилась воспоминаниями, я имею яркое представление о том, что собой являл Ашхабад первых годов XX века. О Биби-ханум, о своём детстве в Иране вспоминает и её внук, архитектор Фариборз Сахба, автор знаменитого Машрикуль-Азкара в Дели, известного во всём мире как «храм Лотоса»: «Иногда мы замечали, что мать прячет от нас какой-то лист бумаги, и при этом глаза её полны слёз. Впоследствии мы узнавали, что прибыло письмо от нашей бабушки из Ашхабада. Через несколько дней мать восстанавливала свои силы и, загоревшись надеждой и энергией, начинала говорить о том дне, когда двери Ашхабада откроются и Божии пророчества исполнятся, и что бабушка уже почти ослепла и ничего не видит, но всё равно не хочет покидать Ашхабад. Мы ничего не могли понять. Мы упорно задавали один и тот же вопрос: «Все её дочери в Иране, оба её сына погибли, один погиб под пытками в тюрьме, другой — при землетрясении. У неё в Ашхабаде никого нет. Почему она не уезжает?» Преисполнившись духовного восторга и с чувством искренней гордости она отвечала: «Если только мать не вынудят покинуть Ашхабад, она никогда не сделает этого». Биби-ханум достигла своего сердечного желания. Она была похоронена, как и её знаменитый муж, в «городе Ишк» — Ашхабаде.
Юсоф Сайфуддинов, мой сверстник, тоже помнит многое из истории общины, и, конечно, из истории их рода на туркменской земле. Но не всё. Его дед-бахаи, Махмуд Даудов, сразу после возглашения призыва Бахауллы выехал из Ирана и одним из первых бахаи обосновался в Мерве (Мары). Затеял там прибыльное дело — кондитерскую, где продавали восточные сладости. Торговые дела шли хорошо, Махмуд от всего сердца посылал пожертвования на дело развития Веры. Как и положено законами бахаи, всегда получал из Хайфы квитанции. Они бережно хранятся в семье, ведь подписаны рукой самого Абдул-Баха, преемника Главы Веры. У Махмуда-ага было трое детей. В 1918 году родилась мама Юсофа. Отец не препятствовал желанию девушки учиться в мединституте. Диплом Джалалия получила в сорок первом году. Сокурсники сразу ушли на фронт, а Джалалию и нескольких выпускниц направили на «внутренний фронт», в провинцию, спасать коренное население от туберкулёза, трахомы и прочих болезней, от которых прежде «лечились» только у табибов, а потом умирали целыми семьями. Все члены большой семьи переселенца из Ирана активно участвовали в строительстве нового общества на туркменской земле, заслужив признание среди коллег, соседей, друзей. Юсоф Сайфуддинов сам уже глава большой семьи, но до сих пор не может узнать, где упокоились уважаемый всеми его дед Махмуд и его дядя Али-ага, за которыми ночью 1937 года приехали милиционеры и навсегда увезли из дома.
Одну из редких историй с хорошим концом рассказала Рухангиз Талибова о своём отце-бахаи Гуламе Али Гасанове, который пробыл на лесоповале за Воркутой вместо назначенных десяти лет только два года. За прилежание, хорошее поведение (или по «доброте сердечной») ему дали буханку хлеба, немного мороженой рыбы и, открыв ворота, выпустили на свободу. Предстояло 400 километров шагать по зимнику до Воркуты. Шёл, просил защиты у Бахауллы,— и добрался без денег до Баку, а через море — до Ашхабада, а потом и до Мары, где его ждала семья. Там «энкавэдэшники»по какой-то причине о нём забыли.
Совсем молодые люди, как мой отец, тогда получали советские документы и разрешение учиться, но машина репрессий и на них оставила неизгладимые следы. Отцу после пребывания в тюрьме, хоть и недолгого, потом всё время казалось, что посреди ночи «уполномоченные» в кожаных куртках внезапно придут в наш дом, погрузят всех в грузовик и депортируют в ближайший иранский город. Так когда-то происходило со многими ашхабадцами иранского происхождения. Помню, родители боялись даже говорить открыто об Иране.
Недавно мне принесли фото тех лет, на котором в иранском Йезде были засняты вместе эмигранты, бывшие ашхабадцы. Вот они, высланные и потому неувиденные нами, ашхабадцам, в детстве наши дедушки и бабушки. Знаменательно, что в шиитской стране сидели на скамьях вместе мужчины и женщины с открытыми лицами, как положено у бахаи. Друзья стали искать на фотоснимке своих родных. Я же сразу узнала дедушку. Совсем старый, такой же, как на нашей единственной семейной фотографии. Сумрачное лицо, характерные складки у рта, печальные глаза. Ашхабадские старики рассказали, что в тюрьме перед высылкой его сильно били по щекам, а он говорил, что ему хорошо и сладко. Тогда же я бросила клич среди заокеанских бахаи, потомков тех, кого когда-то тоже выслали из Ашхабада. Просила копии сохранившихся у них старых фото. Я рассчитывала на «а вдруг!», но не на такое. Прислали очень известное, досконально изученное ранее мною архивное фото, запечатлевшее начало строительства ашхабадского храма. Но почему-то были выделены рамкой только двое? Один держит в руках оцинкованное ведёрко, наполненное раствором. Узнала. Это доверенное лицо бахаи — Хаджи Мирза Мухаммад Таги Афнан, ведающий хозяйственными делами на строительстве храма, и уже упомянутый мной в этой книге. Рядом с ним — крупный, сильный и довольно молодой человек. Он держит котомку с камнем, — весьма вероятно, тем самым, «краеугольным», для закладки в фундамент. Этот молодой иранец был мне совсем не известен. Но подпись гласила: «Это ваш дедушка». Почему же тогда он, простой садовник, как мне всегда рассказывал о деде мой отец, стоит рядом с такой великой личностью во время торжественной фотосъёмки? На этот вопрос я получила тоже неожиданный ответ: «Ваш дед был одним из первых, кто приехал в Ашхабад, он возглавлял группу строителей храма».
Так случилось, что вскоре мне удалось-таки попасть в Йезд, рассказами отца о коем было напоено моё детство. Я встретилась с родственниками. Много говорили, вспоминали, но мой вопрос «А почему дедушка, такой простой устад-мастер, вдруг, совсем неожиданно, сменил свой религиозный путь, стал таким глубоко верующим человеком, по призыву Бахауллы одним из первых бросил недвижимость, работу и ушёл в неизвестную землю?» всех местных удивил. Я тоже с таким же удивлением слушала их ответ, рассказ о корнях нашей семьи. Отец деда, мой прадедушка Устад Мехти-бана, оказалось, принял Веру один из первых в Йезде. За религиозную деятельность шииты жестоко преследовали его. Однажды, всё же, его схватили в селе Мехти-абад. Мне показали развалины того дома, где скрывался прадед от преследователей, тутовое дерево в несколько обхватов, которое, возможно, помнило тот скорбный день, когда его нашли. Увидела я и родовую сардобу-водохранилище. А наутро поехали на рынок медников. Была пятница — выходной день в Иране, и я могла вытащить фотоаппарат и снимать без опаски старинные торговые ряды, мимо которых вели моего прадеда, чтобы в назидание перед огромной толпой убить его, человека, который, как и все собравшиеся, верил в одного и того же единого Творца, в Аллаха. Потом я снимала на фото стёртые ступени, по которым его волокли до площади перед мечетью, где опять заставляли людей смотреть на убитого, уверяя, что так поступят со всяким, кто свернёт с пути Ислама. Они хотели отвратить горожан от новой Веры, но случилось обратное: сотни жителей Йезда стали приверженцами Бахауллы. Мученики за Веру... Насилие над ними было маслом, которое только разжигало пламя Веры. Такое происходило и в языческом Риме, где так же страдали мученики за Христову Веру. Вот когда я в полной мере осознала страдания и ужас положения бахаи при расцвете советской власти, поняла, почему моему отцу приходилось скрывать истинную роль своих родителей в героическую эпоху строительства Веры.
Но как бы ни было тяжело, какие бы мучения ни переносили бахаи и в Ашхабаде, и в Иране, даже в таких условиях они никогда не утрачивали надежду на то, что однажды граница откроется и семьи воссоединятся. Но тогда Ашхабадская община бахаи была запрещена. Подпольной деятельности не могло быть, так как по законам бахаи нельзя препятствовать запретам государства, на территории которого живут члены общины. Но отчётливо помню, что в годы запрета бахаи позволяли всё же себе при встрече друг с другом произносить приветствие «Алла-у-Абха!» — « Бог всеславен!» Я, маленькая, была уверена, что это обычное приветствие всех ашхабадцев, всех знакомых моего отца.
А в 1963 году, подложив под фундамент тротил, взорвали первый в мире Машрикуль-Азкар. Взорвали то, что пощадила злая стихия, землетрясение 1948 года, полуобвалившиеся стены, которые тянули к небу зелёный купол. Я хорошо помню этот день. Мы, юные души, только что услышали песни группы «Битлз». Новая музыка наполнила нас, разорвав тусклую пелену безвременья, раздвинула границы нашего провинциального Ашхабада. Но взрыв по указке сверху, из Москвы, унизил нас, и вновь до безысходности сжал новый большой и яркий мир. Мы чувствовали, как дрогнула земля. Но купол ещё долго висел в воздухе. Звук от его падения был сильнее, чем от взрыва. Вверх пополз гриб пыли. Врач «Скорой помощи» туркмен Карахан Караев через много лет вспоминал: «В тот день после полудня очень много вызовов к тем, кто был в толпе при «казни» руин храма бахаи. «Сердечные» лекарства понадобились многим людям. Я делал инъекции, давал таблетки и наблюдал… Поистине, весь город был в трауре. Но были и другие, кто хвастал, что стоит ногами на поверженном куполе…»
Так хочется верить, что храм не рассыпался при взрыве, а ушёл в небеса…
История человеческой цивилизации уже давно дала урок — ничто в мире не исчезает бесследно. Так случилось и с ашхабадским Домом Преклонения. От святыни новой Веры, которая уже пробила ростки и дала всходы во всем мире, советская власть предпочла не оставить камня на камне. Однако в последнее время стала проявляться информация о хранящихся где-то фрагментах дизайна храма, его мощной резной деревянной двери, которую с восхищением вспоминали путешественники, и которая, как я помню, после землетрясения послужила и музею изоискусств. Поиски продолжаются. Найдётся и тот большой ключ от входных дверей храма, который унесли с собой несколько десятилетий назад сотрудники НКВД. Ашхабадский центр бахаи хранит одну из девяти пластин священной надписи с низвергнутого купола храма, а также финансовые документы, подписанные рукой Абдул-Баха, преемником Главы Веры, выпуски журналов «Хоршиде Ховар», старые книги.
Бахаи предвидели, что Россия будет вновь открыта для распространения веры Бахаи еще при жизни тех, кто пережил преследования и запрет Веры. Теперь рассказывают, как легенду, что Хранитель Веры лично просил Али-Акбара Фурутана, который в 30-е годы вместе с другими бахаи был выслан в Иран, чтобы не забывал русский язык, потому что был уверен, что ему ещё предстоит приехать в Россию, чтобы говорить там о Вере. Так и случилось. Господин Фурутан очень помог в распространении Веры в России в 90-е годы. Он приезжал и в Ашхабад, который очень любил. Там прошли счастливые годы юности, тёплые воспоминания о которых не раз согревали душу Али-Акбара Фурутана в трудные моменты его жизни.
Трагическое положение иранцев круто изменило и судьбу ашхабадца Али Акпера Наджи. Он был студентом ленинградского вуза, но, как и других молодых иранцев, его сорвали с учёбы и отправили в ссылку в Магадан. И золото мыл, и фотографом был, и хлебопёком. Родителей вынудили уехать из Ашхабада в Иран. Оттуда, не выдержав неизвестности о ссыльном сыне, они поехали в Хайфу к Шоги Эфенди, правнуку Бахауллы и Хранителю Веры, в то время духовному главе всемирной общины бахаи (1921-1957 гг.). Они увидели его издали в группе людей, но постеснялись подойти. Когда же Хранитель Веры поравнялся с ними, то сразу обратился с фразой, которая дала семье надежду: «Я знаю, зачем вы приехали, отправляйтесь домой, он вернётся…» Из восемнадцатилетней ссылки Али Акпер возвратился в Туркмению. На календаре был 1956 год, политическая ситуация изменилась, и бахаи, уже наоборот, не разрешили уехать к родным в Иран. Провидением была уготована Наджи особая роль. Именно усердием этого мужественного и целеустремлённого человека была восстановлена община в Ашхабаде в годы перестройки. Али Акпера Наджи уже нет с нами, но его незыблемую веру в великие дела бахаи во имя процветания мира унаследовали его дети и внуки.
В девяностых годах вернулась из Америки в родной город и Шамси Седагат, семья которой, когда она была ещё маленькой девочкой, вынуждена была покинуть Ашхабад. Шамси-ханум побывала в 75 странах мира, знает 6 языков. Где бы ни жила, везде трудилась. Акушерка, она приняла около 2000 детей на Кипре, в Тринидад и Тобаго, в Америке и в Африке. Но гораздо больше тех, кто, благодаря ней, родился заново духовно. Как только появилась первая возможность, с женой Джашние-ханум приехал в Ашхабад друг юных лет моего отца Исмаил Забейхи, а потом и другие бахаи ашхабадских корней. Туркменистан посетила в 1993 году мадам Рухие Рабани — вдова Хранителя Веры Шоги Эфенди. Власти прониклись особым уважением к высокочтимой бахаи, её приняли в Меджлисе, дали возможность всем собравшимся в здании Русского театра поговорить с почётной гостьей. Все эти личности послужили духовной закваской для возрождения духа бахаи. Ашхабадская община, ядро которой в годы становления состояло в основном из иранцев, стала расширяться за счёт новых верующих из числа местного населения — туркмен, русских, украинцев, казахов. Процесс познания Творца идёт только вперёд. У всех нас только один путь — путь вперёд, к Богу. Прекрасно, когда знаешь, что успела, села в нужный вагон и мчишься к этой цели в новом скоростном составе. Бахаи предписывают своим сторонникам в качестве главной обязанности независимый поиск истины, осуждая всевозможные предубеждения и предрассудки.
Черты своих учителей я нахожу во многих, чьё слово оставляет неизгладимый след в душе, направляет ход мыслей тех, кто ищет себя в мире. Как-то один вайшнав, известный индийский астролог, в беседе, для примера, вспомнил, как раджастанские женщины носят на голове по семь и более горшков с водой, один на другом. По дороге домой они побеседуют с соседкой и проследят за детьми, но внимание всегда приковано к горшкам на голове — не пролить бы! Вот так, советовал вайшнав, следует постоянно думать о Боге. Бахаи называют это молитвенным состоянием, советуя больше уделять внимания душе, которой предстоит существовать вечно. Тогда жизнь наполняется особым смыслом — готовить душу к дальнейшей жизни в иных мирах. Пожалуй, самое трудное в нашей жизни — это познать, кто ты, зачем пришёл в этот мир, какая твоя миссия на земле. И поражает, удивляет точность, когда случается меткое попадание.
Я благодарна учителю, который открыл мне любовь Создателя и всех Его Посланников, который помог воспринять прошлое человечества как начало моей жизни, и каждый следующий день ощущать как вершину всего содеянного на земле, осознавая наш мир во всей его полноте и многогранности. Я говорю о Хасане Пишру. Иранский коммунист, испытавший на родине все тяготы политической дискриминации, учёный-энциклопедист, переводчик, поэт, по приезде в Ашхабаде он, после долгой карантинной изоляции, с трудом получил работу в государственной библиотеке. Новичку поручили для начала разобрать непонятные библиотечным работникам восточные книги в мешках. Читая персидские тексты, атеист наткнулся на творения Бахауллы. Иранский коммунист стал ашхабадским бахаи, учителем тех, кто сгруппировался вокруг него. Силой божественного провидения священные книги оказались на нужном месте, в нужное время, в руках нужного человека. Изучение произведений Бахауллы не могло привести к иному результату. Сейчас трудно уточнить, откуда появились книги бахаи в мешках в подземном хранилище госбиблиотеки. Возможно, их принесли сюда из подвалов КГБ, приемницы НКВД, арестовавшего книги в то памятное летнее утро, о котором рассказывал Бахшандеги. Хотя, возможно, были и другие их пути в книгохранилище. Тем не менее, Национальная библиотека Туркменистана может гордиться теперь реликвиями духовной литературы Бахаи. Действительно, неисповедимы пути Создателя! Мы были счастливы от общения, от поисков истины. Нам стали близки по духу все люди, ведь стали понимать и избравших путь Христа и оставшихся с учением Моисея, добивающихся духовных высот Будды, предавшихся Мухаммаду и находящихся в сознании Кришны. Разные пути ведут к истине. С нами нет нашего большого друга уже 10 лет. Безжалостная болезнь снедала его тело, но сила высокого духа была в его горящих глазах, благородном облике и в лице — прекрасном и умиротворённом, являющем стойкость, мужество и спокойствие в момент ухода в царство Абха. Его жизнь — это история религии Бахаи, яркий пример удивительного пути к Вере.
Такова история первого в мире храма Бахаи, такова история первой, организованной за пределами Ирана общины бахаи, зародившейся ещё при жизни Бахауллы, получившей официальное признание России. Самим своим существованием ашхабадская община наглядно продемонстрировала терпимость российских властей к религиозным конфессиям и меньшинствам. В этой общине произошли важнейшие события истории развития новой всемирной религии. Ашхабадская община явилась не только важнейшей вехой в становлении международной общины молодой религии, но и послужила прообразом для общин бахаи повсюду в мире. Туркменская община, первой в СССР в годы перестройки получившая законное право на возрождение.
…Осталось от храмового сада удивительное растение – прусняк, иначе — «базилик священный». Кусты базилика священного вдоль первого в Ашхабаде проспекта, когда-то Куропаткинского, уже давно превратились в мощные деревья. Увидела такие же деревья в Иране, обрадовалась, как родным.
|
|
