Глава IV
Шаг второй. Баби, бахаи.

 Призывы Бахауллы к равенству людей, к дружбе и братству между народами, основанными на единой религии для всего человечества, запрещение войн, против деления людей на «верных» и «неверных», о едином происхождении всех мировых религий, проповедь единого мирового государства и заинтересовали Льва Николаевича Толстого[94]. Во взглядах бахаи Толстого также привлекло отсутствие богослужения в традиционном религиозном понимании, запрет иконопочитания и крещения, аллегорическое толкование рая и ада, Воскресения, Страшного суда, отказ от службы в армии (по крайней мере, с оружием в руках), идеи гармонии веры и разума, исключение крайних полюсов богатства и бедности, отказ от любых предрассудков в поиске истины, отказ от национальных интересов и патриотизма (таков один из основных догматов бахаи в соответствии с изречением Бахауллы: «Пусть гордится не тот, кто любит своё отечество, но тот, кто возлюбил весь мир»[95]. Здесь любовь к отечеству не исключается, но расширяется, охватывая весь мир).[96]

Это вполне соответствовало тому, что писал сам Толстой в своих произведениях:

«Считать свой народ лучше всех других — уже глупее всего, что только может быть. Но этого не только не считают дурным, но считают великой добродетелью. Ничто так не разъеденяет людей, как гордость и личная, и сословная, и народная»[97]. И далее: «Избегай всего, что разъединяет людей, и сделай всё, что соединяет их»[98].

Что интересно, в ранних произведениях Толстой придерживался немного иного мнения о патриотизме. Как вспоминает М. С. Сухотин: «Теперь снова увлекся Л. Н. деревенскими ребятами, он обучает их не только этике и религии, но и географии. Для этого пишет сам. Спрашивал меня, нет ли чего подходящего. Я указал на «Ясную Поляну»[99], для которого им же самим написано несколько статеек нужного для них содержания. Он перечел и остался недоволен. «Ах, как глупо и плохо писал Лев Толстой,— заметил он,— плохо по изложению и глупо по содержанию. Там даже и патриотические чувства воспеваются». — «Да не только там, но и в позднейших произведениях Льва Толстого,— сказал я,— воспеваются патриотические чувства и в более определенной форме». — «Например?» — «Да, например, в «Войне и мире» (1863—1869). Там есть фраза: «Счастлив тот народ, который, не рассуждая и не сомневаясь, берет первую попавшуюся дубину и гвоздит ею по голове, кто вздумал забраться к нему[100]«. — «Да неужели так и сказано?». — «Помнится, что так». – «Аха–ах»,— заахал Лев Н., спускаясь с лестницы»[101]. Не встреча ли Толстого с идеями бабидов так резко поменяла его отношение к патриотизму? Однако основными принципами, импонировавшими Толстому, были положения о необходимости распространения единой мировой «истинной религии» через разрушение национальной государственности и традиционного общественного уклада на пути создания мирового государства, объединяющего народы в единое сообщество.

Толстой считает именно такую веру, которая объединяет людей, истинной. Это положение органически связано с общими принципами его учения. Религию, в отличие от церковников, он рассматривал не как политическое средство, а как мировоззрение, способное указать новый идеал общественной жизни.

Идея веротерпимости последовательно проводится в философии писателя. Борясь против православия, он, вместе с тем, считал, что можно быть истинным христианином, отправляя церковные обряды, веруя в таинства, Троицу, сотворение мира,— то есть во всё то, что категорически отрицалось толстовской философией. Христианином человек перестаёт быть, когда он нарушает евангельские заповеди Христа, принимает участие в убийстве, насилии, осуждает людей и т. д.[102]

Бабидов Толстой мог рассматривать как героев, бросивших вызов своему правительству и прежним религиозным убеждениям, разрушавших своё государство во имя мировой религии и всемирного государства. Известно, что из древне-еврейских легенд, сообщённых ему друзьями-евреями, Толстой особенно ценил сказание «О плаче патриархов» за оптимистическую веру в близость той поры, «когда народы, распри позабыв, в великую семью объединятся...». Толстой считал, что самый верный путь,— это путь, направленный на изменение мировоззрения людей, ведущий к созданию «нового мышления», «нового человека» грядущей эпохи «новых общественных отношений», о которых постоянно писала большая часть российской прессы накануне событий 1905—1907 гг.[103]

Писатель увидел в бабидском восстании много общего с бунтарским духоборческим движением в России[104], жестоко преследовавшимся царским правительством. Толстого привлекли в бабидском движении крестьянско-протестанские ноты, ярко выраженная программа социального равенства, гуманного правопорядка, столь близкие его социально-политическим взглядам.

«Равенство, — писал он,— это признание за всеми людьми мира одинаковых прав на пользование естественными благами мира, одинаковых прав на блага, происходящие от общей жизни, и одинаковых прав на уважение личности человека».[105]

Поэтому он не мог не поддерживать бабидов, выступавших с такими идеями.

«Таких людей миллионы (не желающих мириться с господствующим угнетением),— писал он в предисловии к статье П. И. Бирюкова «Гонения на христиан в России в 1895 году»,— и не только в одной России, а во всех христианских государствах, и не только в христианских, но и в мусульманских странах: в Персии, Турции, Аравии, как хариджисты и бабисты».[106]

В своих воспоминаниях его современник, японский писатель Кэндземиро Токутоми писал, что Толстой очень позитивно относился к бахаи: «Нужно радоваться, что повсюду люди пробуждаются...» [107].

Для того, чтобы ещё глубже понять, почему Лев Николаевич был восхищен и заинтересован идеями Веры Бахаи, остановимся немного на её основных принципах и религиозном мировоззрении Толстого.