История вопроса

Написать о Льве Николаевиче Толстом что-то новое очень сложно. Но, останавливаясь и рассматривая более подробно некоторые религиозные взгляды Толстого, нам удалось найти весьма интересные факты из последнего периода жизни великого человека, которые малоизвестны и заслуживают тщательного изучения.

В конце ХIХ — начале ХХ века Толстой находился в центре внимания почти всего литературного мира. Его неустанная переписка с писателями, научными деятелями, философами, учителями, просто поклонниками и единомышленниками из всех уголков планеты позволяла ему, в той или иной мере, быть в курсе всех главных событий, происходящих в мире. Народные восстания против колонизаторов в странах Африки, Азии и Европы, бесконечные жестокие войны не оставляли его равнодушным. Он искренне поддерживал борьбу с несправедливостью и стремление народов к независимости.

В это время на Востоке, в Персии, произошло восстание, на которое обратил внимание весь мир. Оно длилось более 20 лет. Из докладов русскому царю посла России в Персии Дмитрия Ивановича Долгорукова в период 1846-1854 гг. известно, что оно называлось бабидским[3]. Восставших называли бабидами от имени Баб – основоположника нового религиозного движения. Персидское правительство вместе с мусульманским фанатичным духовенством, ссылаясь на Коран, занималось зверской расправой над последователями Баба.

Несомненно, до Льва Толстого также дошли известия об этих ужасных событиях. Писателя очень тронул героизм бабидов, призывавших отбросить старые суеверия и по-новому посмотреть на мир. Бабиды провозглашали универсальные истины, которые не были для Толстого чуждыми. Уже ближе познакомившись с новым учением, Толстой горячо проникся идеями, высказанными Бабом и развитыми его учеником Бахауллой[4]. Великому гуманисту понравились центральные положения Веры Бахаи, которые выросли на фундаменте бабидского движения — принцип любви ко всему человечеству и создание мировоззрения, охватывающего интересы всей планеты. Согласно Бахаулле, как личность, так и человечество в целом нуждаются в просвещении и руководстве со стороны Богоявлений. Эти два измерения объясняются в следующем отрывке, принадлежащем перу Бахауллы: Бог посылает Своих Пророков людям с двоякой целью: во-первых, дабы вызволить детей человеческих из тьмы невежества и направить их к свету подлинного понимания; во-вторых — обеспечить человечеству мир и покой и подать все средства, с помощью которых они могут быть установлены[5].

Впервые о бабидах Толстой узнал в 1894 году от О. С. Лебедевой[6], но не исключено, что ему было известно об их восстании гораздо раньше. В 1899 году писатель заинтересовался бабизмом всерьез. Он прочитал полученнную через немецкого поэта Р.М. Рильке[7] книгу востоковеда Ф.Андреаса Бабиды в Персии[8], их история и учение[9]. Нужно заметить, что в это время кроме Толстого в России новым религиозным движением интересовался И. С. Тургенев[10], а поэтесса И.А.Гриневская написала две драмы: Баб и Бахаулла.

Спусят три года, Андре Бонье описывал, что при встрече с Толстым, прежде всего, поражала его убежденность в том, что ему открыта истина. Это читается в его взгляде, это угадывается в уверенной интонации его голоса, в твердости его походки, писал Бонье[11].

В переписке и дневниках Льва Николаевича на протяжении последних шестнадцати лет его жизни встречаются высказывания об учении баби, в которых Толстой затронул все волнующие его вопросы о Боге и великих Пророках, о единстве религий и о связи между разумом и духом. Переписка Толстого с бабидами привлекла внимание других деятелей искусства, философов и ищущих духовную истину людей.

Заинтересовавшись всерьез, увидев глубину нового учения, Толстой стал активно переписываться с его последователями. Богатая корреспондеция рассмотрена и проанализированна у А.И. Шифмана в книге Лев Толстой и Восток, в разделах Лев Толстой и Иран и Лев Толстой и Арабские страны. Шифман делает акцент на том, что Толстой был разочарован в бахаизме (бабизме). Действительно, был такой период в жизни писателя, но нужно заметить, пишет Ю.А.Иоаннесян в книге Вера Бахаи, что Толстой не имел доступа к первичным источникам и не мог черпать из них сведения о принципах и положениях данного вероучения, что вынуждало его пользоваться пересказами, порой искаженными, других лиц. Эти обстоятельства, равно как и фрагментарный характер достигавшей Толстого информации не позволили мыслителю сформировать целостное и адекватное представление о новой религии. Во-первых, неточные и неполные переводы с арабского писаний Бахауллы. Во-вторых, российская пресса не всегда достоверно описывала бабидское восстание, причисляя ее к политической, основанной на убийствах, покушениях и терроризме, против которых выступал сам Толстой. В-третьих, личные семейные проблемы, напряженная, нервная атмосфера в последние годы жизни в Ясной Поляне[12].

Кроме Шифмана, связь Льва Толстого с бабидами описал И.В.Базиленко. В своей работе Краткий очерк истории и идеологии Бахаизма он также указывает факты переписки Толстого с персами, среди которых были первые бахаи.

 Новую религию признали независимой и многие историки Египта, Сирии, Европы, Персии, России[13]. Позже, уже многие из них сами стали ее последователями. История новой религии в России широко представлена в работе Нэнси Аккерман и Грэма Хассела. Их совместная работа Вера бахаи в России является приложением к книге У. Хэтчера и Д. Мартина Новая мировая религия[14]. В части, посвященной Л. Толстому, много ссылок на работу Луиджи Стендардо Лев Толстой и религия Бахаи. Известно также, что к этой теме относится монография А. М. Гадириан (A. M. Ghadirian) Count Leo Tolstoy and his Appreciation of the Bahá'í Faith[15], а также работа Вильяма Коллинза и Джейн Джейсон (William Collins and Jan Jasion), Lev Tolstoy and the Bábí and Bahá'í Religions: A Bibliography.

Луиджи Стендардо поэтапно рассматривает встречу Толстого с новой религией. Исследователь отмечает, что Лев Николаевич долго не мог понять различия между бабизмом и бахаи. Но в последний год своей жизни великий гуманист высоко оценил новое мировоззрение, которое было очень близко к его собственному. Исследователь сделал такой вывод, анализируя корреспонденцию Толстого[16].

Толстой родился в религиозной семье. С детства он задумывался о смысле жизни, христианских ритуалов, традиций. Взрослея, не мог уже согласиться с некоторыми религиозными догматами, которые не гармонировали с разумом, чувствовал отсутствие гармонии между истинным христианством и его духовенством. Слепо следовать тому, что говорила церковь, он не мог. Толстой уже ребенком тянется к тому, что заложено в каждом человеке: познанию мира и себя. Будущий писатель разочаровывается в жизни аристократического общества, к которому принадлежал по происхождению, испытывает одиночество и неудовлетворенность[17].

Писателю было всего 24 года, когда в лучшем, передовом журнале тех лет — Современнике — появилась повесть Детство. «Это талант новый и, кажется, надежный», — писал о молодом Толстом Н.А.Некрасов[18]. Несогласие с действительностью, ложь, фальшь православной церкви, искажение христианства, правды, душевные мучения в поисках смысла жизни приводят к тому, что он бросает светскую жизнь, обещавшую ему блестящее будущее, и становится атеистом, но глубоко в душе не перестает верить в высшие божественные силы.

В 1857 году Лев Толстой записал в своем дневнике, что любит и уважает религию, считает, что без нее человек не может быть счастлив, что желал бы иметь ее больше всего на свете и чувствует, как без нее его сердце сохнет с каждым годом. Он надеется, а в некоторые короткие минуты ещё надеется, но не имеет религии и не верит[19].

Его сердце и разум были заняты одним жгучим вопросом, который в той или иной степени наложил свой болезненный отпечаток на все его сочинения. Мы чувствуем омрачающее присутствие этой проблемы в Истории моего детства, в Войне и мире (1863-1869), в Анне Карениной (1873-1877). Толстой утратил веру в религию в детстве; ибо такая утрата детской веры — неизбежная в жизни каждого человека. Он сам говорит, что его вера исчезла, и он не знает, что делать дальше. Как пишет Е.П. Блаватская[20]:

Когда ребенок задает вопрос: «Папа, что сделать, чтобы солнце не погасло?», родители должны обратить внимание маленького человека на книги, потому что именно с познания мудрости, хранящейся в печатном слове, начинается познание окружающего мира. Лев Толстой в зрелые годы читал философские труды Руссо и Шопенгауэра, а в поздние десятилетия — сказки, но всегда книгой книг для него была Библия. Он тянется к книгам, в которых заложена правда. И она действительно есть в учениях религии и нравственности. Он находит ее — не в религии и учении нравственности какого-либо одного народа, известного места и времени, а в тех основах религиозных и нравственных учений, которые — одни и те же — высказаны всеми лучшими мыслителями мира, от Моисея, Сократа, Кришны, Эпиктета, Будды, Марка Аврелия, Конфуция, Христа, Иоанна-апостола, Магомета до Руссо, Канта, персидского Баба, индусского Вивекананды, Чаннинга, Эмерсона, Рескина, Сковороды и других[21].

Писатель пытается распространить их мудрые мысли. Он переработал и сделал их понятными для русского читателя в таких работах, как Круг Чтения, Мудрые мысли на каждый день. Он перевел несколько изречений из брошюры бахаи Девять табличек и поместил их в Круге чтения[22].

Это привлекло к нему близких по духу людей, например, Махатму Ганди, который ценил русского писателя за то, что он пропагандирует истины ненасилия, трудовой жизни, самоконтроля, созвучные основным принципам индуизма — ахимса (непричинение зла живущим), яджна (работа во имя хлеба насущного) и йога (управление своей душой и своим телом), и то, что Толстой связывает постижение этих истин с таким понятием, как совесть. В индийских языках нет слова, идентичного слову «совесть», но, подчеркивал Ганди, призывы Толстого прислушиваться к голосу совести созвучны изречениям древнеиндийских текстов о необходимости «иметь внутренний слух, чтобы слушать, внутренний голос и внутреннее зрение и воспитывать в себе самоконтроль, чтобы иметь все это»[23].

Писатель стал легендой при жизни, а его Ясную Поляну многие современники называли духовной Меккой человечества. Он совмещал в себе две культуры – Запада и Востока, а к концу жизни поднялся на такую высоту миропонимания и мироотражения, которая доступна была немногим мудрецам и художникам человечества, в которой обозначился синтез того лучшего и прекрасного, что есть в культурах и религиях разных времен и разных народов. В общем хоре восторженных оценок наследия Толстого есть, безусловно, и ложка дегтя, но она так незначительна, что не способна бросить тень на ореол его славы и величия. Между тем сам Толстой, зная о любви к нему современников, менее всего думал об этом. Душа его была открыта Богу и служению людям. Она звучала в его творчестве, в его воззваниях и трактатах, в его письмах и дневниках. Толстой состоял в переписке и живом общении практически со всем миром, и мир отвечал ему трогательным вниманием[24].

Протоирей А. Мень написал о Толстом, что писатель, создавший патриотическую эпопею Война и мир, стал осуждать патриотизм. Богоискатель, нашедший обоснование жизни в вере, в сущности, подрывал её основы. Проповедуя Евангелие Христово, он оказался в остром конфликте с христианством и был отлучен от Церкви. И, наконец, он, поставивший во главу угла непротивление и кротость, был в душе мятежником. И это далеко не все противоречия, терзавшие Толстого. Но и сказаного достаточно, чтобы ощутить, какие бури бушевали в его жизни, сознании и творчестве[25]. Отвергая церковь, Толстой не отвергал Христианство в целом, наоборот пытался отсеять ложные, нелепые наросты в виде церквей, ритуалов, духовенства.

В начале ХХ века Толстого называли «учителем жизни и искусства». В последующие десятилетия, вплоть до наших дней, наследие гениального художника продолжает поражать и жизненными, и творческими открытиями. Мудрость его постижения человека, эпохи, страны, всего сущего приходит к нам в близких каждому переживаниях. Его любовь ко всему человечеству и универсализм привели его к мировой славе. Например, в польских литературных кругах Толстой пользовался огромным уважением и авторитетом, о чем свидетельствуют высказывания о нем таких писателей, как С. Виткевич, С. Жеромский, Б.Прус. Откликаясь на известие о присуждение Г. Сенкевичу Нобелевской премии, ученый В. Налковский счел нужным подчеркнуть, что Толстой имел больше прав на ее получение, так как более, чем Сенкевич, старался содействовать счастью человечества[26].

Поэт А. А. Блок отзывался о Толстом как о величайшем и единственном гении Европы, высочайшей гордости России. Человеке, одно имя которого — благоухание, писателе великой чистоты и святости[27].

Толстой был назван академиком Э. Фаге «одним из десяти величайших имен европейской литературы ХIX века, одним из ярких светочей художественного и мыслящего человечества»[28].

Страстное желание донести Истину диктует новое понимание творчества: Лев Николаевич отмечал, что единственным достоинством его произведений являются содержащиеся в них мысли, сказал Е. А. Мироненко. Недаром Д. Мережковский, используя евангельский образ, назвал Толстого «купцом, продавшим все свое имение, чтобы купить одну жемчужину». Именно поэтому в поздний период Толстой прибегает к жанру трактата и исповеди. Именно поэтому отказывается от громоздкой формы романа, перегруженного философскими отступлениями, и обращается к притчевой форме, подавая истину на ладони[29].

Деятельность и роль Толстого выходит далеко за рамки его творчества как гениального мастера слова. Пафос его нравственной проповеди, страстный призыв к добру и справедливости имели немаловажное значение для России и всего мира в период господства позитивизма и утилитаризма. Вскоре после смерти Толстого Булгаков писал о положительном влиянии писателя «в смысле пробуждения религиозных запросов». Толстой стремился растопить лед социально-этического индифферентизма, привлечь внимание всех слоев общества к вечным проблемам. Трагическим парадоксом остается тот факт, что этот гений, выступавший как учитель жизни, оказался в непримиримом конфликте с Церковью[30]. Для него «Царство Божие» — только «внутри нас», внутри каждой человеческой личности, уединенной и обособленной; для него дело спасения — дело исключительно внутреннее, личное, безобщественное. Тут он следует тому же бессознательному уклону, как и всё историческое христианство. Толстой — анархист, но не революционер. Он отрицает политическую революцию как всякое внешнее общественное действие, рассуждает Д. С. Мережковский[31].

Еще в 1855 году, за четверть века до его духовного кризиса в 70-80-х годах, когда была написана Исповедь и другие книги тетралогии, Толстой в дневнике пишет, что разговор о божественном и вере навёл его на великую, громадную мысль, осуществлению которой он чувствует себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества: религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, он понимает, могут только поколения, сознательно работающие ради этой цели. Действовать сознательно к соединению людей с религией — вот основание мысли, которая, как он надеется, увлечет его[32].

В. Г. Короленко вспоминает, что видел Толстого три раза. В первый раз это было в 1886 г. второй — в 1902 г. и в последний раз — за три месяца до его смерти. Значит, он видел его в начале последнего периода его жизни, когда Толстой превратился в анархиста, проповедника новой веры и непротивления; потом он видел его на распутье, когда, казалось, он был готов еще раз усомниться и отойти от всего, что нашел и что проповедовал: от анархизма и от непротивления. Наконец, в третий раз он говорил с великим писателем у конца его жизненного пути, и опять слышал от него новое, неожиданное, загадочное[33].

Толстой, как никто и никогда до него, жаждал исполнить до конца Волю Отца. Такой жажды исполнения заповеди морального закона ни у кого нельзя встретить, кроме Толстого, отмечает Н. Бердяев. И не удивительно, что такая мощная жажда познания смысла жизни и огненное желание найти спасительное Духовное учение для России, привело Толстого к сотрудничеству с Великими Учителями Человечества.[34]

Именно с Великими Учителями, которые в силу известных одному Богу причин, появлялись на Востоке – Будда, Кришна, Христос, Мухаммад, а теперь Баб и Бахаулла. Поэтому переписка Льва Толстого со всем миром и особый интерес к Востоку и его религиозным учениям, несомненно, нашли отражение в творчестве писателя.

Бердяев продолжает, что Толстому суждено сыграть важную роль в религиозном возрождении России и всего мира: он с гениальной силой обратил современных людей вновь к религии и смыслу жизни, он обозначил собой кризис исторического христианства, он заставил христианский мир задуматься над своей нехристианской, полной лжи и лицемерия жизнью. Он — страшный враг христианства и предтеча христианского возрождения. На гениальной личности и жизни Толстого лежит печать какой-то особой миссии.

«Учение бахаи – это поданное заново учение Христа, я отсылаю к нему всех вас, книги эти укрепили мой дух сверх всякого ожидания. Учение бахаи приносит мир и понимание»,— писала королева Мария Румынская в газете Торонто Дейли Стар от 4 мая 1926 года [35].

В свою очередь, Толстой пришел к выводу, что учение Баба, нашедшее свое развитие в трудах Бахауллы, представляет собой самую высокую и чистую форму религии[36]. В 1910 году, незадолго до смерти, Толстой писал о Вере бахаи, что она очень глубокая, и он не знает другой веры, которая была бы такой глубокой[37]. У Д. П. Маковицкого добавлено, что от бахаи Толстой «узнал новые для него вещи»[38]. Современники пытались объявить его родоначальником новой веры, главой философского направления, вождем секты, но Толстой отверг эти попытки, сказав, что не принадлежит какой-либо секте, и другим тоже не советует. Человек, живя в этом мире, должен, по его мнению, признать себя членом всего человечества[39], к чему призывали бабиды и сейчас призывают бахаи.

В данной работе мы попытались найти связь между Львом Толстым и религией Бахаи, удивительные точки соприкосновения в духовных посланиях. Толстой был человеком, опередившим свое время. Он смог увидеть будущее человечества в религии истинной, объединяющей людей, дающей согласие, а не вызывающей раздор. Мы попытаемся раскрыть религиозное мировоззрение Толстого и его духовное послание через принципы бахаи. Писатель оказался одним из первых людей в России, увидевшим в новой религии свет и надежду для всего человечества.