Глава II

Духовные ценности Востока. Первый Шаг Толстого – Буддизм и Ислам.

Восток притягивал Толстого своей древней цивилизацией и мыслителями. Вспомним хотя бы Хаджи-Мурата (к имени мусульманина, совершившего паломничество в Мекку, добавляют Хаджи). В описаниях природы, людей, культуры восточного народа чувствуется восхищение писателя. Интерес к этой части света был заложен еще в молодости, когда в Казани он изучал турецкий и арабский языки[67]. В совершенстве говорить на этих языках он так и не научился, хотя обладал большими способностями и получал хорошие оценки. Этот интерес, так и не став академическим, оказал, тем не менее, серьезное влияние на формирование личности и взглядов писателя и мыслителя.

Потеряв надежду найти правду в версии Христианства, предлагаемой православным духовенством, Лев Николаевич начинает искать ее в древних учениях Индии, Китая, арабских стран. Толстой был не первым из русских писателей, которых интересовал Восток. Известен еще разговор Лермонтова с А.А. Краевским о культуре народов Азии. «Я многому научился у азиатов,— сказал он,— и мне бы хотелось проникнуть в таинство азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов, и для нас еще мало понятны. Но поверь мне, там, на Востоке,— тайник богатых откровений». Толстой, продолжая эту мысль, убежденно писал, что именно восточные народы укажут всему человечеству путь к лучшему будущему[68]. Особенное внимание Толстой стал уделять Буддизму. Он дал высокую оценку морально-нравственному учению Индии. Толстой считал Будду Учителем человечества. Идея самоотречения, соединения человека со сверхъестественным божественным существом и природой, суетность всего земного — любимые мысли писателя[69].

Будучи человеком, лишенным националистических предрассудков, великий гуманист всем сердцем переживал за восточные народы, которые смело боролись за справедливость и независимость.

Из стран ближнего Востока писатель наибольший интерес проявил к Ирану. Как мы уже упоминали, его внимание привлекло зародившееся там религиозное движение бабидов, принявшее в 1848 – 1852 годы массовый характер[70]. Бабиды добивались отмены феодальных повинностей, выступали против произвола светских и духовных властей, под религиозным знаменем нового вероучения, противопоставленного официальному Исламу[71]. Чтобы понять отношение Толстого к этому религиозному движению, следует учесть его воззрения на мусульманство.

Ислам возник в VI веке в Аравии[72]. Это религиозное учение, выросшее из глубокого социально-экономического кризиса, поставившего народ в бедственное положение, позднее стали связывать с именем Мухаммеда. По мнению многих западных исследователей, Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобной формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный — это «харби», враг. Ислам ставит неверных вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными, пишет К. Маркс[73]. Часть истины в том, что писал Маркс, несомненно, была, но на самом ли деле она соответствовала первоначальному учению Мухаммада? Если учитывать, в какой именно исторический момент появился «седьмой пророк», то не возникают ли сомнения насчет точной передачи смысла высоких идей Корана спустя 1300 лет? В Исламе — такая же ситуация, как и в Христианстве. Мусульманское духовенство, как и христианское, занималось интерпретацией Корана в угоду собственным интересам, точно так же угнетая людей и отталкивая их от религии в целом.

Толстой, стоя на позициях религиозного сознания, не сосредотачивал внимание на реакционности Ислама; он рассматривал его только как древнее учение, в котором нашли отражение нравственные принципы, общие для всего человечества. Убежденный в том, что все древние религии едины в «идее добра» и основаны на одинаковых нравственных началах, он и в Исламе, и в Буддизме, и конфуцианстве, и Христианстве искал положения, близкие его религиозно-нравственным представлениям, и находил их. Таковыми представлялись ему содержащиеся в Коране призывы к опрощению, скромности, трудолюбию, смирению и любви к ближнему. В учении Мухаммеда писателя привлекали также запрещение грабежей, убийств, проповедь разумной, воздержанной жизни, без роскоши и излишеств. Толстой тщательно выбирал из Корана изречения, выражающие эти идеи, обрабатывал и включал их в свои книги для чтения[74]. Но вместе с тем в дневниках он решительно критикует официальный ислам за нетерпимость к инаковерующим, слепую веру в Мухаммада, в Коран, в чудеса и т. п. Критицизм Толстого по отношению к реакционным сторонам Ислама по своему выразился и в Хаджи-Мурате[75], в письмах к Е. Е. Векиловой, М. М. Крымбаеву и многим другим его корреспондентам, затрагивавшим вопрос об Исламе и его сектах. В частности, в журнале Мусульманин в 1910 г. в Париже опубликовали письмо Толстого к татарскому писателю М. М. Крымбаеву, который спрашивал: «Можно ли, придерживаясь религии Магомета, дойти до счастливой совершенной жизни?», и выражал сомнение в жизнеспособности Ислама. Призывая автора, как и всякого человека, стараться понять глубокие основы, которые есть в каждой религии, Толстой называет здесь очень высоким учение бабидов. «Но и в Коране,— писал он,— можно найти много верного и глубокого».[76]

Толстой, стремясь создать собственную этико-религиозную концепцию, более универсальную и, одновременно, более персоналистическую, чем традиционные религиозные системы, обращался к мусульманскому культурно-историческому и религиозному материалу в поисках аргументов для своих воззрений. Гораздо большее внимание Толстого привлекали разного рода модернистские и реформаторские течения в Исламе. Известна, в частности, его переписка с верховным муфтием Египта Мухаммадом Абдо, основоположником мусульманского модернизма, которого он считал «просвещенным деятелем» Ислама. Эволюция взглядов Толстого привела в конечном итоге к тому, что он нашел выражение близких к его взглядам идей не в классическом Исламе и в его модернизме, а в бабизме и бахаизме[77].

Размышляя над историческими судьбами человечества, обозревая современный ему мир, в котором люди поднимались на борьбу за лучшее будущее, Толстой многократно обращался мыслью к арабским странам, где разгоралась борьба за обновление жизни – за свободу против тирании, за торжество разума против средневекового мрака и застоя[78]. Поэтому он очень важное значение придавал бабидскому движению, которое всё больше и больше становилось известным[79]. Распространению идей бабидов в Сирии и Египте содействовало и то, что турецкие власти избрали в начале XX века Сирию,— а именно, город Акка,— местом ссылки руководителей бабидского движения. Последователи Бахауллы пользовались в этом городе и во всей Сирии большим уважением, и за советом к ним прибывали люди из соседних городов и даже стран, особенно Египта.